Отношение к насилию как линия раскола беларусского общества
Одна из ключевых вещей, отличающих сторонников и противников беларусского политического режима – отношение к насилию.
Этот маркер появился не в 2020-м году. Хотя именно в протестах и реакции на них проявился особенно ярко. По вопросу отношения к насилию как методу решения проблем проходит глубинный ценностный раскол беларусского общества.
Архетип принятия насилия и разница поколений
Где этот раскол берёт свои корни – отдельный сложный вопрос. Здесь можно сказать о трагизме беларусской истории: революциях и войнах, репрессиях и тоталитаризме, послевоенном голоде 40-х и дефиците 90-х с их расцветом криминала… Мы как общество лишь недавно прошли первые ступеньки пирамиды Маслоу, на которых в дефиците удовлетворения базовых потребностей закономерно разворачивалась животная борьба за выживание. То есть архетип принятии насилия как нормы повседневности и способа адаптации для беларуса не просто древний – он ещё и не успел покрыться пылью. Поколение 50-летних беларусов, чья молодость и становление пришлись на лихие 90-е – сегодня в расцвете реализации жизненного потенциала. И они несут на себе отпечаток опыта насилия 90-х. Кстати, средний возраст чиновника в Беларуси – 53 года.
А вот становление нынешних 30-летних пришлось на сытые 00-е и 10-е, когда вооружённые драки двор на двор и невозможность посетить «чужой» район города стали редкостью. Условия жизни изменились, и снизилась важность насилия как инструмента защиты и добывания ресурсов – оно перестало быть нормой. Что характерно – примерно таков возраст типичного протестующего: милиция называет диапазон 18-35 лет, проект «23.34» называет самым частым возрастом 30-34 года, а «Медиазона» указывает средний возраст избитого силовиками 2020-м минчанина как 31 год.
«Сегодняшний размах протестов – следствие того, что уже много лет не было репрессий формата 2011 года, – комментировал политаналитик Артём Шрайбман ещё в июле 2020 года. – Выросло “небитое” поколение, которое не помнит на себе этих репрессий. Люди отвыкли, что бывают уголовные дела. И власть поняла, что нужно в головах людей повышать цену протеста».
Среди протестовавших беларусов неспроста так много айтишников – людей, не испытывающих хронических проблем с базовыми потребностями. И желающих уже большего, чем чарка-шкварка, хоть какой-то работы и отсутствия войны. Им хочется уже демократии и правового государства, чтобы подниматься по пирамиде потребностей выше – объединяться, развиваться и самовыражаться. Для новой постиндустриальной экономики, для новых условий жизни умение сотрудничать, договариваться в диалоге важнее и эффективнее, чем умение применять насилие.
Различие этих мировоззрений разных поколений – одна из причин общественного конфликта в Беларуси. Одни считают насилие нормальной частью жизни и эффективным способом решения проблем, а для других оно – экстраординарное явление и крайняя мера для исключительных задач, то есть что-то неприличное для повседневности.
Домашнее насилие и избиение протестующих
И хотя мир меняется, бытовое насилие всё ещё не искоренено из повседневности беларусов. И оно начинается с семьи. Согласно исследованию Белстата 2019 года, насильственные методы дисциплинирования (как физическое наказание, так и психологическое давление) испытывают на себе 57 % детей до 14 лет по всей Беларуси. Еще 40 % воспитываются ненасильственными методами. При этом только 9 % матерей считает, что нужно применять физическое насилие в воспитании, но реально этот метод используется в отношении четверти детей.
Что касается отношений в паре, то около 4 % беларусов считают, что партнёр вправе ударить партнершу хотя бы в одной из следующих ситуаций: если она выходит из дома, не сказав ему об этом; если не заботится о детях (наибольший процент); если возражает мужу, отказывает в половой близости; если пригорает еда на плите. Интересно, что в Беларуси в 2018 году представляли концепцию законопроекта «О противодействии домашнему насилию», подготовленную МВД (!), но её зарубил Александр Лукашенко, сославшись на «славянские традиции».
А вот как Лукашенко прокомментировал историю в гомельской школе в 2019 году, когда он восстановил уволенную за брань и замахивание на ученика учительницу: «Да я на месте этого учителя голову бы отвернул щенку какому-то».
Кстати, о щенках: с насилием по отношению к животным тоже не всё гладко. А зоозащитная инициатива депутатки Палаты представителей Марии Василевич ответственность, похоже, не ужесточит.
Если власти так относятся к бытовому насилию, то тем более неудивительно применение насилия в их политике. «Окрестина – не санаторий. Точка», – ответил Лукашенко в 2021 году на вопрос о пытках в отношении политзаключённых, одновременно назвав пытки фейком и отметив, что «если там кто-то и был с синяками, так они получили их на улице, когда ринулись на внутренние войска и ОМОН». По данным «Медиазоны», только за август-сентябрь 2020 года и только в Минске от действий силовиков пострадали не меньше 1 406 протестующих, каждый третий получил травмы средней тяжести и увечья. При этом больше 600 человек были избиты не во время митингов, а после задержания в отделах милиции и в изоляторе на Окрестина.
Динамика протеста как иллюстрация различий
Разница мировоззрений, отношения к насилию со стороны сторонников и противников властей прекрасно видна по динамике протеста. Протестующие вышли с идеей, что невозможно задавить насилием полмиллиона мирно митингующих человек.
Во-первых, масштабную насильственную реакцию им просто невообразимо было представить в современном мире. Ведь послан ясный сигнал властям: мы вас не поддерживаем и не хотим иметь дел, вы проиграли и вам лучше уйти – протестующие исходили из своей установки, аксиоматической веры в обязательность сотрудничества и диалога для эффективности государства, которая, как им казалась, очевидна и для властей (грубо говоря, свободное общество эффективнее рабовладельческого).
Во-вторых, неадекватность насильственной реакции очевидно дискредитирует власти, что подорвёт эффективность государства: отвернётся не только население, но и международные парнёры.
Но власти совсем не постеснялись массовых избиений и жестокого подавления с полным отказом от диалога. Оказалось, массовое насилие не является для них красной линией и кажется вполне эффективным способом для управления обществом. А международные санкции и массовая политическая миграция – вполне приемлемая цена насильственного подавления протестов.
Каков же был ответ протестующих? Они не стали отвечать насилием на насилие, массовой радикализации уличных протестов не случилось (хотя с помощью смещения акцента протест пытались очернить единичными случаями). Кто-то уехал, кто-то спрятался, кто-то продолжил протестную активность в других формах – но тоже ненасильственных. То, что не оказалось красной линией для властей, стало красной линией для протестующих.
Сакраментальная фраза Лукашенко «иногда не до законов», адресованная прокурорам – ещё одна иллюстрация разницы мировоззрений: для протестующих закон первичен как общественная договорённость, а для властей закон – лишь оформляет интересы и реальную практику насилия (например, ужесточение законодательства в процессе репрессий).
В чём сила?
Некоторые комментаторы воспринимают отказ протестующих беларусов от насилия как слабость – но они мыслят в той же парадигме, что и власть. На самом деле у этих двух мировоззрений разное понимание силы.
Сила и победа в понимании власти – изнасиловать противника («наклонить», как любит говорить Лукашенко), унизить и сделать рабом (иллюстрация тому – условия комиссии для политэмигрантов, желающих вернуться). И власти считают, что они победили протест: часть неугодных сидит, часть – молчит, часть – уехали. А политстэндапер Азарёнок высмеивает «слабаков» на фоне петли в кадре.
Сотрудник СТВ Григорий Азарёнок. Кадр из видео СТВ
Сила и победа в понимании протестующих – выиграть честную конкуренцию и эффективно договориться. Протест не победил. Но и власть с этой точки зрения не победила: конкуренция на выборах не выиграна, диалог между сторонами конфликта государство не наладило, договорённости нет, конфликт лишь заморожен. Многие протестующие размышляют примерно так: странные эти власти, мы же не будем махать кулаками, а просто уедем со своими способностями и ресурсами в другие страны – а они будут загибаться без перспектив, упиваясь своей пирровой победой… С точки зрения ненасилия, власть проиграла.
Как в анекдоте: самая сильная девочка в классе доказала, что она ещё и самая красивая.
Сила насилия – в ядерном оружии, способном уничтожить планету. Сила ненасилия – в договорённостях и диалоге, способных сделать из планеты уютный дом.
Волк в овечьей шкуре. Проекции, фантики и манипуляции
Не осознавая разницу взглядов, противники проецируют друг на друга собственные установки. Протестующие не понимают, как власть может губить согласие в обществе и рубить сук, на котором сидит, и вангуют неэффективному с их точки зрения режиму Лукашенко скорый конец. А власть приписывает протестующим желание насильственно свергнуть режим, смещая акцент на единичные примеры радикалов.
Есть и другой процесс: беларусские власти любят прикрывать глубинную установку на применение насилия декларируемыми ценностями мира и гуманности. Например, говорят, что выступают за мир, а не конфронтацию, показывают себя гуманистами, принимающими бегущих от войны в Украине. Но если глубже вникнуть в риторику, суть их предложения к Украине о мире (то есть вроде как избегания насилия) – не сопротивляться, а подчиниться насилию России. Это подмена понятий.
Такой же трюк провернула пропаганда для дискредитации протеста. После протестов власти развернули диалоговые площадки для подготовки Всебеларусского народного собрания: мол, это форма ненасильственной общественной коммуникации, механизм демократии – в противовес якобы насильственным уличным протестам. Но на самом деле такой «диалог» не предполагает другой позиции, не предполагает столкновения мнений и альтернативы – в духе дона Корлеоне с предложением, от которого нельзя отказаться. ВНС – это не диалог, а монолог Лукашенко под аккомпанемент подпевал.
Зазывание уехавших из Беларуси с призывом покаяться – тоже имитация ненасильственного решения проблемы. Лукашенко выступает в церкви и вещает о христианском подходе – но на самом деле его предложение говорит как раз о неумении прощать. Наоборот: под личиной гуманности просвечивается желание отомстить и сломать, унизить противника, заставить обязательно признать неправоту публично.
Лукашенко выступает в церкви 7 января 2023 года, предлагая «по-православному» принять уехавших из страны. Скриншот YouTube-канала DW / «Пул Первого»
Ещё один нарратив беларусской госпропаганды – насилие во имя избежания ещё большего насилия. Так обосновывается подавление протестов: мол, чтобы враги не «разрушили страну» и не поработили беларусов (чтобы мы не «ходили под плёткой», как из года в год запугивает Лукашенко), устроив в результате перемен гражданскую войну. Ведь лучше десятки тысяч репрессированных, чем миллионы убитых на войне (привет сталинизму). И в такой картине мира, на таком контрасте насилие кажется чем-то не таким уж и гадким.
Но чтобы отличить овец от волков в овечьей шкуре, во-первых, нужно задать субъекту вопрос, что первично: насилие как проявление политической воли, под нужды которого подгоняется закон – или закон как общественная договорённость, соблюдение границ которой охраняет насилие. А второй вопрос – присутствует ли в позиции субъекта уважение к позиции Другого, готовность признавать его право на эту позицию и готовность вступать в диалог.