«Дальше либо расстрелы в прямом эфире, либо это прекратится вообще»: как пропаганда расчеловечивает жертв государственного насилия
ГосСМИ Беларуси дегуманизируют политзаключённых, несмотря на то, что те могли подвергаться пыткам или давлению. Узнали у историка, как беларусская пропаганда связана с идеологией постфашизма и «совестью нацистов», почему она сама себя разрушает и что может вернуть людям понимание ценности человеческой жизни.
Алексей Браточкин – беларусский историк, приглашённый лектор Европейского университета Виадрина (Германия). Соавтор коллективных монографий «После советского марксизма: история, философия, социология и психоанализ в национальных контекстах (Беларусь, Украина)» (Вильнюс, 2013) и «Пути европеизации Беларуси: между политикой и конструированием идентичности (1991–2010)» (Минск, 2011).
«Мы имеем дело с чем-то большим, чем просто язык ненависти»
— Недавнюю попытку самоубийства Степана Латыпова в суде беларусские госСМИ назвали «постановочным шоу» и «дешёвой клоунадой», а самого Латыпова – «артистом», который «решил поиграть в мученика революции». Пропагандисты и раньше дискредитировали оппонентов режима Лукашенко, сравнивали их с животными. Но теперь они высмеивают тех, кто под воздействием репрессий буквально готов пойти на смерть. О чём это говорит?
— Госпропаганда пытается сделать всё, чтобы не говорить о самом главном – о том, что случилось до, во время и сразу после выборов в августе 2020. ГосСМИ давно сместили фокус с этих событий на их участников. Риторика становится всё более радикальной, дегуманизация несогласных усиливается, так как не удалось доказать легитимность действий государства в августе – были фальсификации выборов и насилие над мирными протестующими, которое не было расследовано. Интенсивная и агрессивная риторика пропаганды рассчитана на эмоциональную мобилизацию и забвение изначальной ситуации.
— Пропагандисты смеются над пытками, смертью. Можно ли сказать, что они перешли черту? Или для информационной войны это норма?
— Мы имеем дело с чем-то большим, чем просто язык ненависти. То, как говорят госСМИ, – это не публикации с признаками языка ненависти, это сама ненависть и есть. Как сейчас в Беларуси не могут остановиться репрессии, так и эти высказывания уже не могут вернуться в прежнее «нормальное» состояние публичной речи. Нормы больше нет. Цинизм, как ни странно, также предполагает наличие каких-то ценностей, по отношению к которым мы проявляем цинизм. Пропаганда вышла за рамки цинизма. Является ли такая стилистика нормой для информационной войны? Наверное, надо думать о том, что сама по себе информационная война не является нормой.
«Диктатура лишает смысла всё, что связано с проявлениями человечности»
— ГосСМИ отнесли попытку Латыпова совершить суицид к политическим самоубийствам. Корректно ли это?
— С одной стороны, беларусская пропаганда давно использует формулу «не надо всё политизировать». С другой стороны, госСМИ показали поступок Степана Латыпова как попытку самоубийства демонстративного, рассчитанного на определённый «политический» эффект. Смысл слова «политика» здесь негативный, это нечто разрушительное, ненужное.
Пропаганда делает всё, чтобы мы забыли то, как Латыпов оказался в заключении, после каких событий, что с ним происходило там. Появляется политический контекст авторитаризма как единственное, через что объясняется его поступок. Да, это был «политический» жест – как реакция на политику государства, стремящегося уничтожить все публичные проявления протеста. В истории много примеров такого проявления высшей степени отчаяния. Достаточно вспомнить самосожжение студента Яна Палаха в 1969 году, после вторжения советских войск в Чехословакию годом ранее.
Расчеловечивание жертв как признак пропагандистского «мастерства»
Политическое – это естественная часть нас, нашей повседневности. А пропаганда старается деполитизировать поведение и мысли людей, чтобы они не задавали вопросы о происходящем.
Повседневность в Беларуси связана с политикой очень тесно. Степан Латыпов был вынужден отстаивать свои базовые права рядом со своим собственным домом. Но нам пытаются сказать, что история Степана Латыпова – очень частная, не имеет отношения к политическому, и что это он якобы пытается из неё выкачать политический эффект, получить какие-то дивиденды.
— По словам госСМИ, то, что сделал Латыпов в суде, было «попыткой увести публику от основных новостей».
— Латыпов сделал жест, на который мало кто осмелится. Думаю, государственная машина сама не ожидала такой реакции на внешнее давление. И сейчас она будет делать всё, чтобы этот жест обесценить, лишить его всякого содержания. Направление Латыпова на судебно-психиатрическую экспертизу – часть этого обесценивания и, по сути, расправы. Тезис об «уводе от основных новостей», конечно, интересный. Уроки протестного лета и осени 2020 года заключаются ещё и в том, что основной новостью должна стать политика, а не то, чем пытаются её заменить и что имитировать.
— При этом Степана Латыпова, как и Романа Бондаренко, и других пострадавших от государственного насилия, пропагандисты называют сакральными жертвами.
— Разговоры о сакральных жертвах и политтехнологиях связаны с тем, что диктатура пытается отрицать право людей на жесты, которые не направлены на её поддержку. Диктатура лишает смысла всё, что связано с проявлениями сопротивления, человечности, солидарности. Пытается логику своего аморального существования распространить на всех.
— Почему госСМИ просто не промолчали о той же ситуации с Латыповым?
— Спасибо независимым медиа за то, что пропагандисты не могут больше промолчать.
Негосударственные СМИ сейчас формируют повестку, их читают в надежде найти ответы. Госмедиа реагируют постфактум: во-первых, надо бороться с протестом, во-вторых, об этом все сказали, а мы молчим. Кстати, госСМИ молчали во время событий 9-13 августа 2020-го. На сайте «СБ. Беларусь сегодня» несколько дней публиковали одинаковые новости. Это было удивительно: жизнь остановилась не в стране, а в отдельно взятой газете. А сейчас госСМИ мобилизировали.
— Многие сравнивают репрессии в современной Беларуси и СССР 1937 года.
— Параллели самые прямые. Можно вспомнить и исследования, связанные с межвоенными авторитаризмами, в том числе с нацизмом. Профессор Клаудия Кунц написала книгу «Совесть нацистов» о том, как нацистскую идеологию постепенно интегрировали в немецкое общество – через школьное образование, медиа, другие инструменты. В итоге появился феномен «совести нацистов», то есть особой морали, внутри которой разрешено убивать политических противников, физически уничтожать тех, кто не соответствует расовым нормам. В Беларуси мы видим попытку, в том числе при помощи медиа, навязать всему обществу «мораль», внутри которой используются радикальные идеи и призывы уничтожать противников и расчеловечивать их.
Постфашизм сегодня основывается также на идеях исключения определённых групп людей из общества. История беларусской пропаганды с 1994 года – это история исключения из общества оппозиции, «пятой колонны», «грантососов», «свядомых», представителей ЛГБТ-сообщества и других групп, всех, кто не вписывается в идеальную картину в рамках пропагандистской идеи.
В Германии после 1945 года были разрушены основы общественной морали, нужно было заново выстраивать фундамент социального существования и взаимодействия. В современной Беларуси пугает вопрос: как мы из этого состояния будем выбираться? Сейчас мы заняты повседневными реакциями – страха, возмущения, участия, равнодушия. Но ведь разрушаются представления о законе, об основаниях жизни сообщества. В августе была ещё какая-то иллюзия, что закон скоро восстановится. Сейчас мы живём в новой реальности.
«Пропаганда в её радикальном ключе рассчитана на остаточную мобилизацию сторонников»
— На какой эффект рассчитывают госСМИ, когда расчеловечивают жертв государственного насилия? Такое может на кого-то подействовать?
— Трудно судить, поскольку нет социологических замеров. Пропаганда рассчитана на определённую целевую группу, но ей точно не является всё общество. По идее, госСМИ должны легитимировать государственную политику в глазах всех, но получается только в глазах сторонников режима. Это феномен накручивания самих себя, чтобы поддержать политическую мобилизацию, которая уже очень слабая. Даже во время её пика сразу после выборов на пропрезидентские митинги еле-еле собирали людей. Кстати, там мы увидели первые образцы языковой ненависти в лозунгах. Например, звучали призывы к чисткам общества по образцу 1930-х годов.
Пропаганда в её радикальном ключе рассчитана на остаточную мобилизацию сторонников, но вряд ли способна кого-то убедить. Сейчас она пытается свести вопросы смерти и суицида к чему-то смешному, неважному. Что тогда важно?
— К чему такая риторика может привести? Усилит ли раскол в обществе?
— Конечно. Такие вещи ожесточают, противостояние усиливается. Разрушается основа для общественного диалога. Когда мы слышим издевательские фразы о том, что сделал Степан Латыпов, это разговор не только о нём. Раскол может быть преодолён только на основании общих ценностей, одна из которых – ценность человеческой жизни. В риторике госпропаганды она перестаёт быть таковой.
Пропагандисты стараются изо всех сил. С одной стороны, усиливается ненависть. Поскольку отсутствуют границы, образы становятся всё более чудовищными и одновременно гротескными. С другой стороны, пропаганда сама себя деконструирует, то есть обнажает механизмы собственного появления.
Усиление ненависти показывает сущность пропаганды, её фальшь, направленность на разрушение ценностей.
— Такая самодеконструкция пропаганды имеет аналоги в истории или это что-то уникальное?
— Некоторые историки, исследователи советской пропаганды, говорят, что даже она такого себе не позволяла. Поскольку я родился в СССР, я вижу преемственность пропагандистского языка, постоянные штампы, дешёвый косплей. Видно, что масштаб выдохся, а формулы остались. Но, наконец, отсоединившись от советского, появилась «наша» пропаганда – продукт людей, которые сделали карьеру при политическом режиме в медиа. Это отдельный феномен.
Мы можем сравнивать, как конструировался образ врага в обществах разных стран в разные исторические периоды, какие были целевые группы, какие медиа в этом участвовали и почему. Это даёт ключ к пониманию. Но есть что-то своё, наше. Вопрос – что?
В беларусской пропаганде позднего режима Лукашенко вообще нет привязки к реальности. Если в 1990-е и позже беларусскую реальность пытались как-то упаковать идеологически, показать достигнутое по воле администрации президента, то сейчас исчез контекст реальности. Идёт просто трансляция воли и желания не допустить, чтобы было по-другому. Ушло то, что придавало реалистичность пропаганде. Осталась трансляция социальной патологии – радикальной ненависти к политическим противникам.
«Попытка грубыми психологическими методами разрушить сопротивление оппозиции»
— Как в это вписываются публичные признания политзаключённых на госТВ, то же интервью Романа Протасевича телеканалу ОНТ?
— Началось с того, что государственные корреспонденты типа Людмилы Гладкой стали приходить в РУВД и участвовать в так называемых следственных действиях. Я хотел понять, почему это показывают, и нашёл ответ в книге Роберта Конквеста «Большой террор» (она о публичных признаниях во время сталинских процессов). Государство желает показать, что оно в состоянии превратить человека в признающегося субъекта. Люди перестают в какой-то степени доверять тем, кто признаётся. Это попытка грубыми психологическими методами разрушить сопротивление оппозиции.
Ужас в том, что государство, которое должно следить за соблюдением прав человека, само их нарушает. Уничтожаются основы нормального социального взаимодействия. Мы начинаем понимать, что живём в реальности, внутри которой мы абсолютно не защищены. С одной стороны, эти признания могут насаждать страх, с другой, они вызывают возмущение, что так быть просто не должно. Это полное переформатирование морали. Как по мне, эти репортажи даже хуже актов насилия (хотя куда уж хуже), потому что оправдывают их.
— После такого что ещё можно ждать от пропаганды?
— По сценарию дальше должно быть либо большее усиление, то есть, условно говоря, расстрелы в прямом эфире, либо это прекратится вообще.
У государственной пропаганды есть последствия, которые, может быть, она не осознаёт. Уничтожая представление о том, что существуют ценности, важные для людей, она уничтожает представление о существовании ценностей вообще.
Пропаганда разрушает свой же фундамент – идею, что у нас есть легитимное правительство и политический режим, «правовое и социальное» государство.
Один из аспектов избирательной кампании Виктора Бабарико был в том, чтобы посмотреть, как работают Конституция и беларусские законы во время выборов. Оказалось, что не работают. Но для многих людей это был первый опыт столкновения с тем, что есть нормативная реальность, «на бумаге», а есть то, что есть. Госпропаганда в этом смысле делает то же самое, что избирательная кампания. Она показывает: всё, что пропагандировалось раньше, – тоже фейк.
— Могут ли независимые медиа «уравновесить» посылы госпропаганды, вернуть осознание ценности человеческой жизни?
— Независимые медиа играют огромную роль в понимании того, что происходит в Беларуси. Опровержение пропагандистских фейков – та важная функция, которая выполняется сейчас негосударственными СМИ с большими проблемами, поскольку их разрушают как только могут. После убийства Романа Бондаренко фальсификация его смерти была остановлена ценой свободы журналистки TUT.BY Екатерины Борисевич.
Чтобы люди поняли важность человеческой жизни, нужно показывать тех, кто пострадал от политического преследования, в контексте их повседневности. Благодаря негосударственным медиа мы знаем, как работал Степан Латыпов, что его интересовало и интересует в жизни, что думают его родственники и соседи о происходящем со Степаном. Всё это разрушает демонизированный образ, который пытается создать пропаганда.
Фото на главной: syg.ma