«Проделана большая работа». Сабина Брило о новом фильме «Мастер и Маргарита»
Когда в социальных сетях начался очередной великий лов – на новую российскую экранизацию «Мастера и Маргариты», я в сети не попала. Плыла в другом потоке. Вот уже несколько месяцев читаю мемуары выживших в середине двадцатого века: прочитала «Записки лагерного врача», потом воспоминания немецкой еврейки, которой удалось уцелеть в нацистском Берлине, теперь вот закончила подробно расписанную лагерную биографию француженки, которую чёрт дёрнул в двадцатых годах в Париже выйти замуж за русского работника дипломатического представительства. В 1930 году Андре Сенторенс вместе с мужем и маленьким сыном приехала в Москву – и на четверть века застряла в ловушке у государственной тирании. Голод, страх, недоумение и невозможность спрятаться от надвигающегося со всех сторон кошмара вначале, а потом – семнадцать лет сталинских лагерей. Тот самый знаменитый Северодвинск (тогда Молотовск) и его страшные окрестности.
От чтения мемуаров выживших невозможно оторваться, потому что всё это – правда. Так было. Ну и, конечно, параллельно я читаю и слушаю новости – с родины и не только. Всё более нелепые, безумные, античеловеческие новости, которые хочется не видеть-не слышать, но видеть-слышать надо, потому что это правда. Так есть. Людей без вины арестовывают и отправляют в лагеря и тюрьмы, детей оставляют без родителей, а стариков – без сыновей и дочерей. Государственная идеология признана высшей ценностью, а жизнь и достоинство человека должны быть ей полностью подчинены. В тюрьмах запирают наглухо, отрезая от связи даже с родными. В тюрьмах убивают. Есть так же, как было – потому что время прошло, а мы, люди, ничего не исправили.
Вот, собственно, почему – сопереживала прошлому, переживала настоящее – меня как-то пронесло мимо обсуждения новой ленты «Мастер и Маргарита». И когда спросили: а что ты по этому поводу думаешь? – я сперва отмахнулась. Не до премьер. Выжить бы. Выдержать бы реальность, в которой мои товарищи сидят в тюрьме, выживают в изгнании, рискуют жизнью и её теряют. В которой тюрьма и война становится всё более «нормальным» явлением, и пока, похоже, никто не в силах это исправить. Но потом я подумала: если в России сейчас снимают и показывают МиМ, это ведь должно что-то означать. Сам акт этого художественного высказывания должен иметь значение, потому что книга Булгакова – это книга человека, который, в отличие от читаемых мной мемуаристов, НЕ выжил в ловушке у государственной тирании. И тогда я решила, что посмотрю кино и скажу, что думаю по поводу новой российской МиМ.
Вообще-то я из тех, кто не перечитал «Мастера и Маргариту» в зрелом возрасте. Для меня она всё ещё остаётся книжкой из ранней юности, и если представить, что в моей голове есть библиотека, и книжки там расставлены тематически, то «Мастер и Маргарита» стоит где-то между «Детьми Арбата» и двухтомником Ильфа и Петрова. Не помню, чтобы тогда, больше тридцати лет назад, меня сильно тронула её любовная линия. Но я запомнила, что у Понтия Пилата (который, вроде бы, не жаждал смерти Иешуа, и тем не менее не освободил его), всё время болела голова. И да, – наверное, именно в этой книжке я, советский ребенок, впервые прочитала изложение евангельского сюжета. Подчёркиваю: я читала МиМ в самом начале девяностых. Это было время хоть и голодной, но свободы. Я реально чувствовала индивидуальную свободу, я ею пользовалась, и я начала ее исповедовать. Позже в сознании этой свободы я воспитывала сына. Теперь всё не так, а книга не перечитана. Зато только что дочитаны страшные правдивые мемуары француженки Андре Сенторенс. И когда я решила посмотреть новую экранизацию МиМ, то была почему-то абсолютно уверена, что в этом кино будет звучать громкий SOS, обращённый из вновь отстраивающегося огромного концлагеря к каждому мыслящему человеку в мире.
Увы, в новом шедевре русского кинематографа я не увидела и не услышала этого сигнала. Я увидела гламурное кино без чувств, без боли, без любви. «Я так страдала, что стала ведьмой», – говорит Маргарита, но я не понимаю (не вижу!), в чем заключалось страдание этой красивой женщины. Я подумала: каково это было бы услышать Марине Адамович, которая уже год ничего не знает о своём муже Николае Статкевиче, и сама живёт в ловушке, которая каждую минуту грозит захлопнуться?
Конечно, слабые сигналы «для своих» в кино подаются. Их считывает российский и беларусский вменяемый зритель: «…за то, что вчера ещё было можно, а сегодня уже нельзя». «Это же всё про сейчас. У нас на студии каждый день исчезают, и никто не спрашивает – все боятся». «Я пошептался: все буквально в шоке. Очень много сочувствующих!» Российское кино снято ещё не в разгар, но на пороге террора в их стране. А в Беларуси государственный террор уже идёт полным ходом. Так – под знаком террора – тираны возрождают «общую историю». А те, кому грозят лагеря, снимают (для тех, кому грозят лагеря) кино, которое могли снять и пять, и десять лет назад – то ли сил им не хватает, чтобы кричать SOS, то ли ещё не так больно и страшно… Впрочем, если предположить, что он бы там был – увидел бы ли его мир, услышал бы ли он его? И если бы услышал, то что бы он мог поделать? Миру, который живёт ещё более-менее благополучно, почему-то кажется, что его никогда не коснётся ужас, который испытываем мы. Но в мире, увы, нет никакого цивилизованного средства против дракона, который ест людей вначале в собственной стране, а потом переходит границы.
В общем, новое кино я посмотрела. Процитирую ещё раз Маргариту: «Когда не хотят обидеть автора, обычно говорят: проделана большая работа». Что ж, пока живём – работаем (особенно когда совершенно непонятно, что же делать). Теперь нужно перечитать «Мастера и Маргариту» – книгу, написанную человеком, которому в годы советского террора выжить не удалось.