Обыски и сутки Плошчы-2010. Истории четырёх редакций

Акция протеста против результатов президентских выборов прошла 19 декабря 2010 года в Минске. После митинга на Октябрьской площади демонстранты двинулись в сторону площади Независимости. После того, как в Доме правительства начали бить стёкла, милиция зачистила площадь. Задержали сотни человек, в том числе семерых из десяти кандидатов в президенты и 21 журналиста.

Третья история в серии воспоминаний журналистов о событиях Плошчы-2010. Вспоминали заместитель главного редактора «Нашай Нівы» Андрей Скурко, специальный корреспондент, редактор «Еврорадио» Змитер Лукашук, координатор минского офиса телеканала «Белсат» Екатерина Ткаченко, заместитель председателя БАЖ Борис Горецкий (тогда корреспондент «Радыё Рацыя»).

Осколок Плошчы-2010. История Вадима Замировского

Стрим Плошчы-2010. История журналистов TUT.BY

«Мордой в снег! Мордой в снег!»

Скурко: Кандыдаты ў прэзідэнты збіралі сваіх прыхільнікаў у розных месцах Мінска. Журналісты «Нашай Нівы» таксама падзяліліся, каб інфармаваць чытачоў, што будзе адбывацца ў гэтых месцах і на плошчы. Мы з відэааператарам Таццянай Гаўрыльчык былі ў штабе Уладзіміра Някляяева ў раёне Нямігі. Там у іх быў нейкі мікрааўтобусік з апаратурай. Было абвешчана, што пойдуць у бок Кастрычніцкай плошчы. Прайшлі некалькі соцень метраў, на Калектарнай перад выхадам на Нямігу пачуліся хлапкі, выбеглі людзі ў чорных строях. Хтосьці адбег, кагосьці паклалі на снег, Таню з камерай таксама. Людзі ў чорным, бегучы, крычалі: «Мордой в снег! Мордой в снег!». Відаць, піхалі людзей, каб яны падалі, і тыя хутчэй забралі мікрааўтобус.

У момант нападу я тэлефанаваў у рэдакцыю. Чалавек у чорным бег міма і ўдарыў мяне па руцэ – тэлефон апынуўся ў снезе. У гэтай куламесе частку людзей адцяснілі, я апынуўся недзе збоку. Я папрасіў тэлефон у кагосьці побач, каб паведаміць у рэдакцыю, што там адбываецца, што гэтыя хлапкі – не стрэлы былі, проста шумавыя гранаты. У час таго нападу і быў моцна збіты Уладзімір Някляеў.

Змитер Лукашук вышел в эфир «Еврорадио» после нападения на колонну Некляева.

Лукашук: Потым прыехала хуткая, звезла Някляева. Дзмітрыеў (руководитель штаба Некляева в 2010. – Media IQ), увесь збялелы, таксама троху пабіты і памяты, правёў кароткую нараду. Усё адно было вырашана ўжо без мікрааўтобуса рушыць у бок плошчы.

«А мне пі**** як страшна»

Горецкий: Перед тем, как отправиться в бой, мы с коллегой пошли в «Лидо», заправились хорошенько, утеплились и пошли на площадь. Когда начали бить стёкла, я не исключал, что начнут стрелять из Дома правительства. Ожидалось, что будет какой-то силовой ответ. Выстроилась шеренга, оттеснила людей от здания, начали постепенно упаковывать. На саму площадь подъехали автозаки, часть людей убежала к Красному костёлу. Там тоже были столкновения.

Скурко: Ішлі ланцугі АМАПу і ўнутраных войск са шчытамі, ніхто на іх не кідаўся, людзі проста стараліся абараніцца. Бойкі з супрацоўнікамі сілавых структур не адбывалася, ніхто да яе не рыхтаваўся. Калі б адбылася, затрыманых і пакалечаных было б нашмат больш. З нашых журналістаў ніхто падчас жорсткай зачысткі затрыманы не быў. Удар дубінкай атрымаў Алесь Пілецкі.

Лукашук: Каля Дома ўрада зрабілі пустую дарожку ад помніка Леніну да цэнтральнага ўвахода. Людзі стаялі па баках, служба самааховы ці бяспекі – свая, партыйная – стварыла такую дарожку. Не ведаю, для чаго. Можа быць, таму, што пермоўшчыкі пойдуць у адзін бок, ці з другога выйдуць. Журналісты ўсё бегалі па гэтай пустой, пакінутай дарожцы, каб паглядзець, што там робіцца, што тут. Я іду ў адзін бок, а насустрач мне бяжыць фатограф Юля Дарашкевіч.

– Зміцер, ну як ты?

– Ну, нармальна.

– А мне пі**** як (очень. – Media IQ) страшна!

Было холадна, і мы перыядычна мяняліся. Гадзіну працаваў адзін журналіст, сыходзіў у рэдакцыю, на яго месца прыходзіў другі. Такім вахтавым метадам. Я пайшоў у рэдакцыю, а на маё месца прыйшоў калега Віталь Ругайн. Праз 15–20 хвілін мы яму набралі, а там пачаўся ўжо брутальны разгон. «Віталь, ты дзе? Што ты робіш?». «Бягу!».

Ткаченко: Моя коллега писала стендап прямо во время зачистки. То ли она мне рассказывала, то ли знакомый оператор, что иностранная журналистка начитывала стендап и прямо в живом эфире её смели – раз, дубинками её валят, кладут на снег и идут дальше.

Мои коллеги тогда попросили срочно передать видеокассету с первыми кадрами с Плошчы. Передать не смогла. Пришлось вернуться обратно.

Мне, наверное, больше года снились зачистки – что нужно передать материал, а я не могу выйти из оцепления.

Все ждали обысков

Скурко: Вобшукі ў «Нашай Ніве» адбыліся 28 снежня ўвечары. У той дзень я, здаецца, прыхварэў, бо працаваў з дома. Гадзін каля сямі калегі з рэдакцыі паведамілі, што пад дзярыма стаяць нейкія людзі і патрабуюць адчыніць. Я быў тады галоўным рэдактарам. На ўсялякі выпадак папрасіў пакуль не адчыняць, паехаў туды. Сапраўды, там былі людзі з камітэта дзяржаўнай бяспекі. У іх была афіцыйная папера, што ў межах расследавання справы трэба правесці вобшук у рэдакцыі.

Пасля кароткага «абмену кампліментамі» яны паведамілі, што ў мяне дома таксама будзе вобшук. Паехалі да мяне. Я б не сказаў, што гэтыя людзі з вялікім «рвением» дзейнічалі, хацелі пакараць ворагаў народа або выкрыць што-небудзь. Яны рабілі сваю работу, яўна ніякіх сімпатый да нас не адчувалі, але і антыпатый, відаць, таксама. Мы абменьваліся нейкімі колкасцямі ў працэсе, не вялі задушэўных размоў. Пасля пары гадзін вобшуку яны забралі ў мяне комп. Гэта быў апошні раз, калі я яго бачыў. Да гэтага часу ні рэдакцыйныя кампутары, ні мой прыватны не вярнулі. Мы пісалі на гэтую тэму заявы, але дагэтуль маўчок. Пасля плюнулі – што мы будзем парог абіваць?

Вялікі дзякуй нашым чытачам і сябрам. У той вечар і назаўтра людзі, хто меў якія вольныя кампы, прыносілі нам на першы час. Ужо назаўтра «Наша Ніва» зноў пачала працаваць.

Лукашук: Па шчырасці, не было часу баяцца. Увесь час на званках, увесь час выстаўлялі навіны на сайт. Прыедуць і прыедуць. Яны прыехалі на наступны дзень, у нядзелю ноччу, калі нас не было. Калі мы прыйшлі ў панядзелак раніцай на працу, то засталі пусты, вычышчаны офіс. Была вынесена ўся тэхніка.

Ткаченко: Всё оборудование мы вывезли из редакции в этот же вечер. Оставили только маленькую печатную машинку и листик Special for you – «Специально для вас».

30-го декабря пришли ко мне домой. Забрали много вещей. Кассеты, на которых была запись хора, где в 90-е выступала моя мама. Её уже несколько лет не было в живых, кассеты не оцифрованы, всё это попало в КГБ. Забрали DVD-диски с фильмами, все носители информации. Ничего не вернули. Забрали даже блокноты с логотипом «Говори правду», которые на пресс-конференциях выдавали журналистам. Был обыск по месту прописки. Там никого не было, взломали замок. Несколько месяцев, фактически до момента, когда некоторых арестованных стали отпускать, я жила с собранными вещами, потому что знала – в любой момент могут вызвать.

Когда к тебе приходят с обыском, потом на другую квартиру, ты начинаешь думать, что следующим шагом они пойдут по квартирам твоих родственников. Это уже выглядит не фантасмагорией, а реальностью.

Помню, прихожу к коллегам домой после обыска, стучусь в дверь. Они говорят: «Нет, только не стучись!» И журналисты, и правозащитники – абсолютно все ждали обысков.

Ужасно неприятно возвращаться в квартиру, где был обыск. Неприятно было встречать Новый год – обыскивали 30 декабря вечером. Подполковник, который проводил обыск, спрашивал:

– Что это у вас?

– Ёлка.

Она лежала запакованная в коробке.

– Может, вам достать? Вы же будете наряжать.

В этот момент понимаешь, что не то что праздник, какая-то катастрофа вокруг. Но берёшь себя в руки. Ёлку мы с мужем даже нарядили.

Дали 14 суток, я был очень рад

Горецкий: Меня где-то через месяц всё-таки посадили на сутки. Вся эта тема продолжалось – обыски, уголовное дело. Я делал материал о передачах возле СИЗО КГБ, меня задержали и посадили за то, что я был на площади 19 декабря.

Тогда следствие искало всю возможную аудио-, видео-, фотохронику. Потом комитетчики привезли меня домой к маме, где я прописан, там был обыск, может, что-то я снимал. Там ничего не было, потому что я там не жил. Меня снова привезли в комитет на допрос, показывали портреты разных людей, которые тогда, видно, уже уехали из страны, а комитет их искал. Потом меня привезли в квартиру, где я жил, там был обыск, тоже ничего не нашли. Я на самом деле ничего не снимал. Меня завезли в Московское РУВД, а на следующий день дали 14 прекрасных дней за участие в несанкционированной акции.

Я был очень рад. Был ужасный месяц после выборов: каждый день обыски, суды, нагнеталась атмосфера страха. 31 декабря у Андрея Кима дома был обыск буквально за несколько часов до Нового года. Мы с коллегой стоим в подъезде, а на этаже у Кима проходит обыск. Поэтому когда мне дали 14 суток, я просто две недели отдыхал. Это всё происходило вокруг меня, не надо было за этим всем следить.